На выставках 70–80-х годов выполненные в литье из бронзы скульптуры Валерия Евдокимова, напоминающие по форме параболы, спирали, композиции из фрагментов человеческих фигур, воспринимались как нечто отличное от преобладающих в ту пору исканий. Скульптор был далек тогда и от вновь возродившегося камерного портрета, и от декоративного фольклора, претендующего быть образом истинной, чистой жизни, впрочем, как и от самодостаточных абстрактных построений, смыслом которых было любование отношениями форм и изысканной игрой фактуры. Он проповедовал нечто иное — противостоящий обыденности одухотворенный символизм. Духовное томление, поэзия невысказанного, красота порывов стали главными характеристиками его творчества. В его необычных композициях манила возвышенность, напоминала о себе приглушенная временем жажда духовного простора. Скульптор приближался к пониманию философского дуализма, предупреждающего о драме и жертвенности романтических и духовных стремлений.
Кардинальный поворот произошел у Евдокимова в 90-е годы. Евдокимов оказался среди немногих, кто сделал решительный шаг к творческой углубленности. На смену отвлеченным идеям пришла неотвязная мысль о судьбе личности. «Мои прежние символические работы стали для меня безликими. В них есть своя пластика, свое пространство и даже своя тональность настроения, но нет личности», — говорит скульптор. А что дальше?
|
Скульптор обращается к тому общественному кругу, что ценит мысль, национальную традицию, человеческую личность, понятую прежде всего как духовное беспокойство.
Такова тональность его замыслов, связанных с образами Достоевского и Владимира Соловьева. Достаточно симптоматично, что в данном случае выставлены проекты памятников. Это несомненно выражение зрелости и принципиальности художника, предпочитающего легковесным решениям и быстрому коммерческому успеху нравственно-философское высказывание, обращение к фигурам, что соединили свою судьбу с духовной анатомией человека.
Проект памятника Достоевскому оригинален уже в своем замысле. Фигура сидящего в кресле в мыслительном оцепенении писателя возникает в контексте необычного архитектурного пейзажа. Превращение кабинетного интерьера в архитектуру мироздания полно метафизического смысла и есть одна из интересных находок Евдокимова.
Лишенная привычного окружения фигура Достоевского оказывается один на один с огромным неприютным миром. Ее исполнение в манере скульптурного импрессионизма с активным ритмом мелких мазков и подвижными отношениями света и тени Евдокимов объясняет так: «Достоевский постоянно переживал смены душевных движений, он был очень чутким к противоречивости жизненных явлений. Думается, импрессионистическая логика изображения адекватна такому пониманию характера».
Впрочем, суть в данном случае не только в индивидуальном восприятии художником особенностей человеческой индивидуальности Достоевского, но и в его философском понимании образа этого писателя. Скульптура — один из полюсов метафизического замысла проекта, архитектура обозначает в себе другой. Импульсивность духовных переживаний писателя сопоставлена с абсурдной абстракцией окружения.
Есть еще несколько штрихов, выявляющих различные оттенки авторского замысла. Резкое отклонение фигуры от богато орнаментированной резной спинки стула — также прием драматизации образа. Но, конечно, важен не только антураж. Все в созданной скульптором фигуре Достоевского пронизано атмосферой мучительного размышления. Сплетенные в узел и выдвинутые вперед руки, скрещенные ноги, застывшая в пространстве голова передают душевное напряжение.
«Для меня Достоевский — это олицетворение противоречия между желаемым и действительным, — говорит скульптор. — Он верил, что с его времени начнется подъем России. В этом и некоторых других своих позитивных пророчествах он ошибался. В то же время он заглянул в подпольную часть души человека, мир различия человеческих индивидуальностей. Его размышление о сложности и драматизме жизни — это ценность, которая остается одной из самых главных в наследии писателя».
Актуальность такого понимания его творчества укрепляется, когда обращаешься к нашему времени. Крайняя противоречивость происходящих перемен, близкое соседство свободы и несвободы, высокого и темного, надежды и разочарования — все это делает мысли о вечности и скоротечности бытия, изнанке многих свершений глубинной человеческой потребностью.
Внутренние катаклизмы личности делают интересным для наших дней и другой образ, пока также существующий только в проекте памятника, — известного мыслителя Серебряного века Владимира Соловьева. Скульптор находит метафору, отвечающую, по его мнению, искательству, которое пронизывало всю жизнь этого своеобразного мыслителя и писателя, и своему философскому пониманию пути человека, — Распятие.
«Мученичество, боль — неизбежные составляющие бытия личности». В проекте памятника Соловьеву эта тема скрещивается с темой его судьбы. Поразительно уживаются в этом портретно-символическом решении духовная импульсивность и смирение. Когда элегантная суховатость изображения взрывается благодаря нескольким точно найденным динамическим оттенкам всплеском мыслей и чувств, появляется устремленность в мистические дали, можно реально понять, как трудно уживаются между собой различные ипостаси человеческого духа.
Парящий в воздухе на фоне креста портрет писателя и философа един вместе с этой архитектурно-символической доминантой, но в нескольких ракурсах воспринимается самостоятельно (прием, в чем-то похожий на тот, что использован ваятелем в проекте памятника Достоевскому). Скульптор явно выходит в новый план творчества. Об этом свидетельствуют не только проекты памятников, но и на первый взгляд традиционный, однако полный мятежного беспокойства портрет еще одного творца и мыслителя Серебряного века — В.Розанова, интересно построенные мемориальные доски В.Фаворскому и Д.Андрееву. Особое и очень важное место в утверждении этого нового для него направления принадлежит рисунку с натуры, понятому как скрещение, наложение, конфликт нескольких ракурсов обнаженного тела, формирующих острый драматический узел. Здесь мощно выявлены объем, телесность, форма, тогда как портретный памятник превращен в рафинированную пластику — вибрацию духа. Игорь Светлов
1998 |